Томик в мягкой обложке - Страница 10

Снег в этом городе выпадал редко, но однажды выдался по-настоящему зимний вечер. В новостях говорили об огромных по здешним понятиям сугробах, о заваленных дорогах и остановившемся транспорте. К оконному стеклу слетались из темноты крупные хлопья снега, прилипали, таяли, сменялись новыми, и это живо напомнило Юрию Андреевичу другие времена и другие комнаты – с журчащей батареей, клетчатым пледом и экономным светильником со странным именем «бра».

Как видно, и Мишу посетили те же самые мысли, потому что он, постояв у окна, вдруг обернулся и взглянул в сторону шкафа. Сердце Юрия Андреевича забилось сильнее.

«Ну же! – почти закричал он. – Давай! Сейчас самое время!»

И действительно, хозяин снял с полки томик в дедовском переплете и, присев на диван, позвал внуков. Мальчишки прибежали немедленно: в квартире было прохладно, а места под боком у деда обещали и уют, и ласку.

– Послушайте, как это хорошо, – сказал Миша и стал читать, вполголоса, как некогда мама: – «Мело, мело по всей земле…»

– Что такое «мило»? – прервал его младший внук, Дани.

– Фамилия, – авторитетно ответил старший, Амит. – У меня в классе есть один такой: Рами Мило.

– Он что, русский? – поднял брови Дани.

– Да какое там русский! – отмахнулся брат. – Мама у него марокканка, а папа поляк.

– Э, ребята, так не пойдет, – вмешался Миша. – Правильно не «русский», «марокканец» и «поляк», а «выходец из России», «выходец из Марокко»… и так далее.

– Это слишком длинно, саба, – снисходительно заметил Дани. – Проще так, как мы.

– Саба прав! – оборвал его Амит. Исключительное право противоречить деду принадлежало здесь ему и только ему. – Наша учительница говорит, что скоро вообще не будет никаких «русских» и «марроканцев».

Дани недоверчиво усмехнулся:

– Куда же они денутся?

– Исчезнут. Растворятся… – Амит для убедительности прищелкнул пальцами. – Вот так: растворятся без следа. И останутся одни евреи. Правда, саба?

Миша захлопнул книгу.

– Правда, – сказал он, прижимая к себе обоих внуков. – Растворятся без следа. Где-то я уже слышал эти слова...

– От Малки? – догадался Амит.

– От какой Малки?

– Ну, от моей учительницы…

– Ах, да. Нет, не от Малки, – рассмеялся Миша. – Что ничуть не отменяет ее оглушительную правоту. Кто тут хочет пиццу?

Сопровождаемый восторженными воплями мальчишек, он вернул томик на полку и пошел доставать из холодильника пиццу. Юрий Андреевич, не веря своим ушам, ошеломленно взирал на происходящее сквозь стеклянную дверцу шкафа. Неужели это всё? Почему столь многообещающий контакт завершился, едва начавшись, на первой же строчке, неправильно к тому же понятой? Ерунда какая-то… А уж замечания по поводу растворения русских и вовсе ни в какие ворота не лезли. В честь чего это он, Юрий Андреевич, должен где-то растворяться? А как же все мысли веков, все мечты, все миры, всё будущее галерей и музеев? Куда денется это богатство, где пропадет?..

Хотя, если подойти к вопросу по-философски, то нельзя не признать определенную правоту учительницы Малки. В конце концов, Саша Гордон и Лара говорили ровно то же самое. Правда, они полагали, что растворятся евреи, а останутся русские, в то время как новая интерпретация расставляла сливаемые воедино народы в обратном порядке. Но разве перемена мест слагаемых может повлиять на сумму? Ведь главной целью по-прежнему остается глобальное единство людей, их универсальная культурная основа, выход за рамки узколобой национальной обособленности. Если нет ни эллина, ни иудея, ни русского, то неважно и каким словом назовут этот результирующий всеобщий народ – хоть евреями, хоть зулусами, хоть чертом в ступе. Важен сам процесс слияния, растворения – разве не так?

Утомившись от судьбоносных раздумий, Юрий Андреевич решил поделиться своими сомнениями со старинным приятелем из синенького томика. Выслушав соседа, Иван Петрович отрицательно покачал головой:

– Растворяться? В евреях? Ну, это вы хватили через край, батенька. Вот уж чего не хотелось бы.

– Почему, Иван Петрович? Вы же сами как-то замечали, что в России только они и читают. Что, не будь этих еврейских юношей и девушек, пришлось бы повсюду закрывать библиотеки…

Войницкий пожал плечами.

– Библиотеки библиотеками, а табачок все-таки врозь. Помимо всего прочего, они ведь так чудовищно безвкусны, Юрий Андреевич… Ну скажите сами: разве не оскорбляют ваше эстетическое чувство все эти… – он состроил уморительную гримасу и прошепелявил, довольно точно копируя нелепый еврейский акцент: – …все эти фармачефты, цестные еврейчики и прочая шволочь?.. А эта их ужасная страсть к наживе? Копят и сами не знают, для чего копят. Нет уж, вы как хотите, а я в такой мерзости растворяться не буду.

На том пока и порешили.

За стеклянными дверцами снова потекла размеренная плавная жизнь – во всяком случае, так казалось обитателям шкафа, который теперь открывался лишь на предмет смахивания пыли. Иссушающая жара сменялась холодными ливнями, а ливни – жарой. Ничего-ничего, успокаивал себя Юрий Андреевич. Удел домашней книги – ждать своего часа. Как говорит Иван Петрович, мы еще увидим всё небо в алмазах…

Предсказания Войницкого обычно сбывались, хотя и не полностью. Так произошло и на этот раз. Как-то утром в комнату вошли Амит и Дани, превратившиеся за это время в здоровенных красавцев-мужчин, очень похожих на исполнителя роли Юрия Андреевича в голливудском кино. Младший был в армейской форме с тремя полосками на погонах.